Серебряный век: модель для сборки
Исторически русский модерн был первой эпохой, которая осознала себя как «культурно-исторический тип»: не как реакция на условия жизни, не как продолжение готовых традиций и их ломка, а как место, сцена, на которой можно разыгрывать одни драмы, и нельзя разыгрывать другие. При взгляде на наше время любого журналиста, вовлеченного в ход больших и малых событий, посещают образы то крепкой и ребристой неоготики Александра III, то тревожного и болезненного ар-нуво Николая II. Границы открыты, кафе заполнены, появляются модные устройства и приборы – не скажешь, говорится ли в этих словах о том времени или о нашем. Разве что нет пока дебатов о местном самоуправлении – так это просто ярких ораторов еще не появилось.
Собственной характеристикой модерна нужно считать неравномерное развитие школ, за которым стоит неравномерное усвоение культурных моделей. Импрессионизм, равно как и неоготика или неоклассицизм будущего ар-деко – это были складки неравномерности, результат сжатия большой традиции, которая хотела разжаться, чтобы стать полноценной культурной моделью. Но стремительный рост новых направлений, стилей, претендующих занять место живой жизни, не давал культурным моделям распрямиться и исполнить предназначение.
Если мы посмотрим на наше время, то мы увидим ту же неравномерность развития. Архитектура, как будто вывезенная из Дубая, музыка и живопись, отсылающая к некогда братской восточной Европе, американский опыт организации городского пространства – всё то, что было продиктовано жизненной необходимостью, «здесь» делается попыткой осуществить культурную модель любой ценой. Национальный парк превращается в отвоевание места для парка, концерт из собрания знатоков становится мероприятием для ценителей стиля. Словно искусство или дизайн не помогают жить, а мешают, и нужно потратить большие усилия, чтобы заставить их служить людям. «Будет служить людям» - неужели никто не слышит, сколь страшно звучит вроде бы кроткий рекламный слоган, подразумевающий, что в нормальном состоянии вещи бунтуют против человека.
Но есть ещё одно свойство, роднящее Серебряный век и наши дни. Начиналось символистское движение что во Франции, что в России как «школа», но весьма скоро обернулось множеством путей людей, которые озабочены поисками собственного пути гораздо больше, чем выработкой каких-то общих идеалов и принципов. Нельзя сказать, что каждый уходит в себя, но что каждый уходит от себя – вполне можно. Так и сейчас мы видим тот же уход, но только не мировоззренческий, а чисто эстетический. Романист, который начинает писать биографии, или поэт, превращающийся в глянцевого журналиста – это не мировоззренческая неувязка, не измена себе и не болезненное переживание собственной измены, но бегство от одного эстетического образа к другому.
Так бы мы и ограничились простой констатацией того, что на смену трагическим маскам начала прошлого века пришли глянцевые маски начала нынешнего века, если бы в последние год-два не произошла еще одна перемена, которая ставит наше время непосредственно лицом к лицу со временем декаданса. А именно, понятие о «новом духе времени», который нельзя вывести из всего, что происходило раньше. Именно переживанием нового духа времени питались мистические переживания символизма, этим переживанием пытался овладеть акмеизм, выдвигая девиз «тоски по мировой культуре», то есть духа, который веет, где захочет. Старое солнце, которое любила предшествующая культура, не светит, оно превратилось в подобие солнца, а светит лишь солнце любви – общее место, объединявшее символистов и их противников.
И теперь мы тоже видим, как «новый дух» становится главной темой любого публичного разговора. Никто уже не рассуждает, кто прав и кто виноват, кто мыслит глубоко, а кто видит явления только по верхам и потому грубо ошибается. Но все знают, что премьер и презентаций в новом сезоне будет столько, сколько невозможно посетить – и не только в театральном мире, но и в мире научных лекций или новых форм организации выставочного дела. Что разнокалиберных событий общественной жизни тоже будет много, и их нельзя вывести из людских «характеров» или «типологии» политической жизни. Всего не увидишь своими глазами, а от знакомых услышишь только восторги или частные резкие замечания. Только дух, который веет, где хочет, только дыхание времени, делающее широкими и щедрыми социальные отношения, может хоть как-то объяснить, что происходит. Что не просто возросла интенсивность или скорость жизни, но сам жизненный мир обходится с нами иначе.
И последнее: русский извод модерна сам был результатом конфуза, произошедшего из-за слишком явной асимметрии культурного развития: нужно было быть одновременно «парнасцами» и «проклятыми», отчаявшимися «декадентами» и возвышенными «символистами», переводчиками старых культурных смыслов и безудержными новаторами. Поле готовых смыслов оказывалось много раз перепаханным, и скорее вводило во фрустрацию. Но именно таким оказывается и наше время: одни и те же стилистические решения, испытанные по многу раз, на разных слушателях или зрителях, заставляют очередной раз перепахать поле политически значимых смыслов, прежде чем можно говорить о действительной общественной позиции.
Подробнее...