Ученичество. (Интервью с Жилем Фарсе)
Писатель, журналист, преподаватель Жиль Фарсе посвятил свои произведения и десять из тридцати трех лет своей жизни исследованию ученичества — феномена, лежащего в основе всех духовных традиций.
Необходимость ученичества
Лаура Винклер: В своих произведениях вы часто обращаетесь к вопросу отношений между учителем и учеником. Не могли бы вы объяснить, что побудило вас к размышлениям над этой темой и заставило уделять ей особое внимание?
Жиль Фарсе: Прежде всего, это связано с четким пониманием того, что любой прогресс, любой рост, независимо от сферы, в которой он происходит, мирской или священной, человеческой или духовной (которые, на мой взгляд, неотделимы одна от другой), связан с обучением. Меня удивляет тот факт, что сегодня многие люди считают себя способными обходиться без духовного учителя, хотя признают необходимость серьезного обучения в других сферах существования. Если я захочу научиться хорошо играть на пианино (не говоря уже о том, чтобы стать виртуозом), мне нужно будет брать уроки игры на этом инструменте, изучать сольфеджио, подвергнуться определенному влиянию. Я должен буду выбрать преподавателя и не менять его, не переходить каждые две недели к другому. Все согласны с тем, что будущий врач должен посещать университет и проходить практику в больнице. Меня очень удивляет, что те, кто заявляют о своем увлечении «духовностью», столь мало осознают необходимость серьезного обучения в этой области. Многие «клюют» понемногу отовсюду, проходят один курс, затем другой... Однако я считаю, что для достижения подлинной глубины недостаточно просто закрываться в комнате и поклоняться человеку, без которого спасение для нас невозможно; нужно по меньшей мере подвергнуться длительному влиянию «школы», если употребить столь любимый Гурджиевым термин, тому влиянию, которое поможет впоследствии стать открытым и способным воспринимать учение.
Отвечая на ваш вопрос, скажу, что своим интересом к ученичеству я обязан рано проснувшемуся осознанию его необходимости для любой духовной работы, достойной этого названия. Я не буду рассказывать обо всей своей жизни, скажу лишь, что в 23 года, после того, как в течение долгого времени я практиковал различные методы медитации и подолгу уединялся, я осознал присутствие связи ученик—учитель во всех традициях. Мы встречаем ее повсеместно: в индуизме, буддизме, суфизме, раннем христианстве и в западной философской традиции, например, в учениях Сократа и Платона. Она — источник прекрасных историй, подлинных и символических, она несет в себе глубокие истины. Я не считаю себя духовным гением, способным открыть все собственными силами. Я вовсе не утверждаю, что духовных гениев не существует: Рамана Махарши, один из великих индуистских мудрецов начала века, пробудился в семнадцать лет «спонтанно», без предварительного обучения. Но когда мы вступаем на путь, мы не можем исходить из принципа собственной гениальности и считать себя новыми Махарши. Если хочешь играть на пианино и писать музыку, лучше начать учиться, а не сразу же мнить о себе, что ты Моцарт.
Встреча ученика с учителем
Л. В.: Не могли бы вы рассказать немного о вашем пути?
Ж. Ф.: Да, конечно. Но сразу хотелось бы уточнить, что в нем нет ничего показательного или исключительного. Мне иногда задают подобные вопросы, но лишь потому, что я пишу книги и занимаюсь общественной деятельностью. Однако и во Франции, и во всем мире есть люди гораздо более продвинутые, которые могли бы говорить об ученичестве, имея больший опыт и открыв перед собой более широкие горизонты. Но, безусловно, это не соответствует ни их функциям, ни их желанию. После этого уточнения я могу выступить в роли «ответчика». Несмотря на мое увлечение буддизмом, индуизмом и вообще восточными духовными традициями, я очень рано, где-то в двадцать лет, осознал, что должен встретить западного учителя. Я всегда ощущал себя западным человеком, призванным к относительной «включенности» в мир, причем в такой, какой он есть, плохой или хороший. Я никогда не считал, что призван удалиться от мира, уехать жить на Восток или вести созерцательный образ жизни в точном смысле этого слова, то есть предпочитать медитацию действию. Я стремился к духовности, очищенной от всякой экзотичности и ритуальности. Кроме того, для меня было важно, чтобы связь, о которой я говорю, осуществилась с человеком, не только укоренившимся в духовности, но и прошедшим через неурядицы среднего западного человека.
Как бы это объяснить? Я хотел идти за кем-то, чьи культурные ориентиры были бы применимы к моей повседневности, кому приходилось бы оплачивать квартиру и телефонные счета, кто имел бы семью, жил и работал не в индусском ашраме, а в Париже или Нью-Йорке. Это казалось мне очень важным, так как Мудрость, если она существует, должна быть доступна повсюду и не зависеть от особенностей той или иной культуры или условий жизни. Это нисколько не умаляет величия культурных традиций и не опровергает тот факт, что окружающая среда может в большей или меньшей степени способствовать внутренним поискам. И, наконец, я никогда не хотел отказываться от своего наследия, от самой этой цивилизации, которая, несомненно, во многих отношениях больна и безумна, но в самом этом безумии очень благоприятна для поисков. И вот, в возрасте двадцати трех лет я встретил Арно Дежардена, к которому сразу же проникся доверием. С первой же встречи, которую он проводил, я почувствовал себя на своем месте и ощутил, что фактически я нашел то, что искал. Вся работа была еще впереди, но мне казалось, что я нашел свою «школу».
Л. В.: И вы никогда не допускали сомнений на этот счет?
Ж. Ф.: Нет. Надо сказать, Арно Дежарден имеет не только поклонников, он также подвергается нападкам со стороны хулителей. Как и любой человек в его положении, он служит объектом для критики и нападок, иногда очень суровых и резких. Я всегда оставлял место для сомнений и вопросов, потому что они являются частью обучения и позволяют беспристрастно наблюдать за тем, что происходит во внутреннем мире. Но я никогда не делал «проблем» из того, что касается передачи опыта или отношения Учителя к чему-либо. Многие люди тратят время, придираясь к мелочам. Они задают себе вопросы о том, насколько просветлен учитель, которому они якобы следуют, особенно если он — обычный западный человек с его не всегда свободной от повседневных забот жизнью. Они судачат о том, о сем, насколько лучше или хуже их учитель по сравнению с кем-то другим и т. д., и т. п. Со своей стороны, я сразу же ощутил, что Арно — это воистину добрый и честный, очень глубокий человек, ведомый неэгоистичным желанием прийти на помощь ближнему; он говорит только о том, что сам прожил и испытал. Впоследствии у меня была возможность общаться с ним достаточно близко и в разных ситуациях, и он никогда меня не разочаровывал. Может быть, причина в том, что мое изначальное стремление было ясным, я не искал супергероя или йогина, творящего чудеса. Я искал учителя, гида, то есть человека, овладевшего мастерством и способного указать, как двигаться по пути к этому мастерству. Несмотря на то, что рядом с ним я чувствовал себя на своем месте, это не мешало мне быть открытым для других форм и узнавать другие пути, о чем свидетельствуют мои статьи и книги, например, последняя («Человек поднимается на Западе: новые западные мудрецы»). Сам он лишь приветствовал мое стремление к встрече с Мудрецами, учениками и учителями. Никакого фанатизма, никакой закрытости, просто необходимое обретение корней.
Л. В.: Эта связь существует и поныне?
Ж. Ф.: Да, конечно. Я думаю, ее невозможно разорвать. Но нужно хорошо понять, о какой связи идет речь.
Когда я говорю «мои» отношения с Арно Дежарденом, может создаться впечатление, что речь идет об отношениях, которые поддерживает тридцатитрехлетний писатель и журналист Жиль Фарсе с Арно Дежарденом, автором книг и гуру 66 лет... Но речь идет вовсе не об этом. Естественно, чисто человечески мы поддерживаем отношения и неплохо ладим. Я не против, чтобы говорили, что я искал в нем отца, тем более, что я встретил его в период формирования личности, когда заканчивал учебу и еще не начал зарабатывать на жизнь. Но это не главное. В конце концов, мне посчастливилось близко знать многих выдающихся людей, которые были способны очаровать меня с художественной или человеческой точки зрения в гораздо большей степени. Но суть наших отношений с учителем совершенно иного порядка.
Здесь речь идет не столько об отношениях между двумя людьми, сколько о связи между учителем и учеником, или, лучше сказать, «начинающим учеником», или «только-только начинающим учеником»... в общем, кем-то, кто, по меньшей мере, пытается искренне идти по предложенному пути. То есть, можно сказать, что эта связь очень личная и, в то же время, совершенно безличностная.
Если эта связь действительно установилась, она не может исчезнуть. Она не ограничивается чисто человеческим планом, а выходит за рамки преходящих форм.
Л. В.: Почему вы говорите: «Если эта связь действительно установилась...»?
Ж. Ф.: Потому что в этом вопросе нужно быть осторожным. Эта связь проверяется временем. В течение десяти лет я нахожусь под влиянием своего учителя. Это уже неплохо, но все же недостаточно долго; кроме того, я еще молод. Приходите через двадцать или тридцать лет...
Л. В.: Можно ли говорить о преемственности идей? Где, на ваш взгляд, находится источник этой связи?
Ж. Ф.: Она исходит из сущностного и ведет к сущностному. Карлфрид Граф Дюркгейм говорит об отличии сущностного уровня, как он его называет, от уровня экзистенциального. После того как учитель находит в глубине самого себя то, что составляет сущность, конечную реальность всего живого, он строит, исходя из этого, свои отношения с учеником.
И благодаря этому сущностному ученик, даже если он сам этого не осознает, начинает свое движение к учителю. Любой подлинный призыв, любой порыв по направлению к учителю и тому, что он передает, рождается из сущностного. Конечно же, отношения между учителем и учеником проявляются и на экзистенциальном уровне: я могу позвонить учителю, пообедать с ним, съездить куда-нибудь вместе, побеседовать и т.д. Но это всего лишь видимый уровень. Подлинно важные вещи происходят на уровне сущностном. Любой подлинный учитель — это носитель и служитель универсальной и безличностной Сущности, которая для своего проявления использует человеческие качества и способности. То есть учитель обращается от сущности к сущности, «от моей души к твоей душе, от моего существа к твоему существу, от моего сердца к твоему сердцу»,— как об этом красиво говорят слова традиции. В этом плане гуру не отличается от ученика. Моя сущность — то, что я Есть, вне особенностей и ограничений преходящей личности, именующейся Жилем Фарсе,— находилась в поисках самой себя и узнала себя в преходящей личности, носящей имя Арно Дежардена, которая представляет собой более чистый и прозрачный носитель сущности. Когда я буду ощущать, что «больше нет двух, а есть лишь один», когда я не буду воспринимать себя как Жиля, а Арно — как Арно, энергия гуру выполнит свою функцию. Безусловно, в этом заключается цель, если можно назвать целью реальность, которая уже есть, хотя я этого и не осознаю. Но если связь действительно устанавливается, то изначально это происходит на сущностном уровне. И именно потому что она относится к сущностному, связь эта не может исчезнуть, тогда как все, что относится к чисто экзистенциальному уровню, неминуемо погибает. Арно говорит, что он никогда не чувствовал такой общности со своим учителем, как после его смерти. Он уже не ощущает его во времени и пространстве, но все еще чувствует его присутствие.
Учитель не демонстрирует внешних признаков мудрости
Л. В.: Как можно узнать учителя? Есть ли гарантии, что мы не ошибемся в своем выборе?
Ж. Ф.: Это очень сложный вопрос, который часто ведет к заблуждению. Очень часто мы воображаем себе, что учителя можно узнать каким-то чудесным образом. Мы все слышали истории, большей частью правдивые, о том, как учитель, впервые увидев ученика, обращается к нему: «Наконец-то вы пришли!». Если это и случается, то не так уж часто, особенно на Западе. Кроме того, учитель не обязательно появится как светящееся, сверхъестественное или необычное существо.
Кроме Арно Дежардена я встречался с людьми, которых считаю мудрыми, и рассказал об этих встречах в своей последней книге. В большинстве своем это были люди, на которых на улице не оглядываются. В какие-то сокровенные или особенные моменты учитель позволяет проявиться немногому из того, что он проживает внутренне. Но я не верю в существование каких-то неоспоримых внешних признаков мудрости.
Л. В.: Может быть, спокойствие, отрешенность?
Ж. Ф.: И да, и нет. Мы стараемся постичь учителя так, как постигаем мир вообще, то есть через свои представления и свой ментал. Как мы можем знать, что такое отрешенность? Самое большее, что мы можем,— иметь некоторое представление, в свете которого мы стремимся оценить отрешенность учителя. И если то, как проявляется его отрешенность, не отвечает нашим ожиданиям и нашему представлению, мы будем разочарованы. Таким образом, мы можем полностью ошибаться, приняв за отрешенного человека того, кто им не является, и наоборот... Правда, со временем и по мере обретения зрелости наш взгляд проясняется, и это позволяет не то чтобы лучше «судить», просто точнее видеть. Если вы позволите, я бы сказал, что ученик должен быть чем-то подобен бутылке. Он не пойдет на поводу у первого же болтуна, каким бы впечатляющим тот ни был. А вот узнать мудреца... Говорят, что только мудрый может распознать мудрость в другом. В любом случае, это нечто очень сокровенное и абсолютно субъективное. Меня удивляет, насколько мало то расстояние, на которое каждый из нас может отстраниться от собственных мнений. Например, я слышу, как некто X излагает свое мнение о книге, утверждая, что она прекрасна, хорошо написана, глубока. И в то же время Y заявляет, что книга разочаровывает. Неважно, кто из них прав. Меня поражает другое: ни X, ни Y не могут даже на секунду поставить свое суждение под сомнение, оно для них окончательно, дано «свыше» и на все времена. И горе несчастному, думающему иначе... Мы придаем своим мнениям, в большинстве случаев полностью субъективным, универсальное и объективное значение. Если это касается даже книг, то что тогда говорить об учителе или мудреце? Некоторые люди не видят в поведении учителя того, что, по их мнению, свидетельствует об отрешенности, и это их шокирует. Но другие видят в том же самом поведении высшее доказательство любви и мудрости... Я уверен, что часто наш ментал заставляет нас принимать малое за великое, видеть алчность в щедром человеке и щедрость в скупце.
Поэтому, отвечая на ваш вопрос, я особенно хотел бы обратить внимание на то, что, как правило, мы думаем, что обладаем способностью видеть объективно. Но это не так. Один из первых уроков, которые дает учитель,— это то, что на протяжении долгого времени мы не способны видеть. Мне могут возразить, что в этом таится опасность «вседозволенности», ведь таким аргументом часто пользуются поклонники «сомнительных» гуру для того, чтобы придать их пагубному поведению ауру мудрости. Это на самом деле очень сложный вопрос. Но отношения между учителем и учеником действительно не соответствуют так называемым объективным и рациональным критериям, на которых так настаивает наше общество.
Каковы гарантии? Я бы сказал, что их нет. Это дело рискованное, как и сама жизнь. И здесь вполне можно ошибиться. Но лучше ошибиться и вынести из этого хороший урок, чем оставаться вялым и безразличным. Мы думаем, что сегодня мы живем интересно и наша жизнь застрахована от любого риска. Но это просто невозможно. Безусловно, настоящий учитель принимает меры безопасности и знает, что делает. Он никогда не поведет нас дальше того, куда мы можем дойти. Но, несмотря на это, традиция всегда допускала возможность несчастных случаев, даже с наиболее компетентными учителями. Если я учусь ездить на лошади, даже под руководством самого лучшего инструктора, я рискую упасть, сломать ногу и даже убиться... Но это — часть игры. Отказываться рисковать — значит принять менталитет человека, который вечно нуждается в помощи. А этот менталитет не приведет нас ни к чему другому, кроме как к домашним тапочкам.
Л. В.: Одна из характеристик учителя — чувство юмора. Что вы можете сказать по этому поводу?
Ж. Ф.: Я думаю, что у всех без исключения учителей чувство юмора очень развито. Юмор — это, осмелюсь сказать, могучее оружие в руках гуру, поскольку он содержит в себе парадокс. Благодаря юмору можно раскрыть всю парадоксальность, таинственность и нелепость нашего существования. Кроме этого, учитель может дать ученику умение смеяться над собой, над своими слабостями, абсурдностью своего ментала, над тщетными и отчаянными попытками доказать существование других решений, кроме тех, которые учитель ему указывает... Когда ученик начинает немного прозревать, становится способным замечать деструктивность своей глупости, ему не остается ничего другого, как плакать или смеяться.
Лучше смеяться. Юмор — это основное, поскольку его наличие свидетельствует об умении отстраняться. Человек, лишенный чувства юмора, не может быть духовным. Это то качество, которое привносит в наблюдение за перипетиями существования необходимую отстраненность и открывает горизонты. В конечном счете, что такое жизнь, как не трагикомедия? Комична она потому, что все наши эгоцентричные маневры и стратегии смешны и очень часто неловки, трагична — потому что именно это и составляет полотно нашей жизни, и через все эти ухищрения просвечивает потребность быть любимыми. Я думаю, что по-настоящему духовный человек в полной мере ощущает трагикомичность нашей жизни. Но если некоторых это приводит к цинизму, то в случае учителя это обращается в постоянно растущее сострадание. Если наши иллюзии разбиваются, а мы так и не открываем для себя пути духовности, на смену иллюзиям приходит разочарование. Если же, наоборот, мы не закрываем глаза на ужас ситуации и храним способность ощущать фундаментальную ценность человечности, мы не можем оставаться безразличными и не становиться все более любящими. Я хотел бы посоветовать читателям выдающуюся антологию юмора мудрецов, составленную Эриком Эдельманом — «Чем мы мудрее, тем больше мы смеемся». То, что я видел в рукописной версии, дает основания полагать, что в книге отражена роль юмора в учениях мудрецов всех времен. А нам это так нужно!
Как узнать потенциального ученика?
Л. В.: Должен ли человек отвечать каким-то критериям для того, чтобы его можно было считать потенциальным учеником?
Ж. Ф.: Безусловно. Мы все время говорим об учителях, но очень мало — об учениках. На самом деле существует относительно немного учителей, но и учеников также не легион. Учитель моего учителя часто говорил, что у него не было учеников. Поэтому я краснею, когда меня представляют как ученика. Настоящий ученик — это большая редкость... Вместо того, чтобы постоянно критиковать учителя, тратить время на сравнения разных гуру и разных учений, не лучше ли постараться завоевать право называться потенциальным учеником?
Л. В.: А как завоевать это право?
Ж. Ф.: Я как раз собирался сказать, что мы можем завоевывать это право, следуя учению учителя... Только с момента серьезного вступления на живой путь можно начать говорить о том, может ли человек стать учеником... Это право завоевывается постепенно, с обретением зрелости, знания. Я думаю, что все без исключения проходят через первый этап, когда чрезвычайно велики запросы по отношению к учителю. Некоторые из них могут быть психологического характера: нам хочется, чтобы учитель нас любил, интересовался нами... Мы просим некоторые вещи, и это вполне законно. Можно ли упрекнуть ребенка в том, что он добивается внимания своих родителей? Затем, когда мы получили достаточно, если мы не хотим останавливаться, а хотим расти, наступает момент, когда абсолютно спонтанно появляется желание больше отдавать. Мы начинаем немного меньше интересоваться собой, и немного больше — другими, фактически мы также интересуемся собой, но в более тонкой форме. Отношения с учителем начинают меняться, они обретают большее равновесие. Ученик меньше спрашивает, больше слушает и открывается. Это очень сложно описать... Более зрелый ученик живет в присутствии своего учителя или, скажем, в единении с учением в течение всего дня, но глазами этого не увидишь. Несомненно, иногда он сворачивает в сторону, и эти уходы могут быть более или менее мощными и неконтролируемыми, но он всегда возвращается. Он уже не может плыть по течению. Я бы не хотел слишком распространяться на эту тему, дабы не показаться более продвинутым в этом отношении, чем я есть на самом деле. Это реальность, которую я начинаю открывать, и с которой соприкасаюсь ежеминутно.
Л. В.: Можно ли говорить о третьем этапе в этих отношениях?
Ж. Ф.: Я не знаю. Безусловно, третий этап существует, но у меня нет соответствующего опыта. Все учения говорят об этапе, на котором ученик по-настоящему восстанавливает связь со своей глубинной сущностью, отношения с учителем становятся тогда чище и прозрачнее.
Несомненно, эта фаза является конечной в отношениях учителя и ученика. Возможно, именно для этого этапа применима известная фраза, которая гласит, что, встретив Будду, нужно убить его. Продвинутый ученик может «убить» своего учителя, то есть, оставаясь навсегда с ним связанным, — я ни в коем случае не противоречу тому, что говорил раньше о неразрывности этой связи, — ученик может по-настоящему идти самостоятельно. Всякая зависимость, в инфантильном смысле этого слова, заканчивается. Учитель может умереть, и даже сделать вид, что отрекается от ученика... И все равно их общность не будет нарушена.
Однако многие люди цитируют фразу: «Если встретитесь с Буддой, убейте его», как если бы она была адресована новичкам. Едва встретив Будду, да вряд ли даже Будду (зачем Будде беспокоиться из-за них?), а просто человека, способного дать им нечто, они тут же напускают на себя важный вид и хотят его убить... Но не слишком ли мы торопимся? «Убить» учителя может лишь тот, кто по-настоящему его встретил, по крайней мере я понимаю это известное высказывание так. А до того как встретить, нужно еще «походить».
Расхожее употребление этой фразы, по-моему, является ярким примером столь часто встречающегося сегодня искажения истин. Как можно исказить истину? Очень просто: возьмите из книги высказывание, предназначенное для уровня, более высокого, чем ваш, и вбейте себе в голову, что оно применимо для вашего уровня. Результат гарантирован! Если мои понятия о квантовой физике достаточно туманны, я могу считать, что стол не так тверд, как кажется, что он состоит из частиц, двигающихся в пустоте. На каком-то уровне восприятия это правильно, но если я столкнусь с этой «пустотой» то, вне всяких сомнений, мне будет больно.
Почему мы становимся учениками?
Л. В.: Что заставляет нас в какой-то момент стать учениками?
Ж. Ф.: Во-первых, осознание того, что мы далеки от цели и, следовательно, нам нужна помощь. Во-вторых, искреннее и очень сильное стремление к тому, в чем состоит суть отношений между учителем и учеником.
Я думаю, что ученик — это тот, кто понял, что он не может больше оставаться узником своего мировоззрения, своего эго, и что пребывание в этом состоянии приведет его лишь к старению и смерти.
Ученик — это тот, кто утратил все те надежды, которые обычно лелеют люди. Если продолжить эту мысль, то я бы даже сказал, что ученик — это человек «отчаявшийся», но в позитивном значении. Он не питает пустых надежд, он не посвящает всю свою жизнь положению в обществе, семье, сколь бы дорога она ему ни была. Он знает, что все это не даст ему подлинного мира и радости. Поэтому ответ нужно искать на другом уровне. При этом речь идет не о бегстве, вовсе нет, даже наоборот. Однако таких «отчаявшихся» очень мало. Многие люди приходят к учителям для того, чтобы улучшить свое экзистенциальное положение, что само по себе естественно: нам это необходимо для того, чтобы обратиться к сущностному. Но в какой-то момент необходимо осознать, что экзистенциальное не может дать нам того, что мы на самом деле ищем. Это только одна сторона вопроса, нам же нужно действовать на двух планах.
Когда ученик готов, приходит учитель
Л. В.: Вы согласны с выражением, приписываемым Бхагавадгите: «Когда ученик готов, приходит учитель»?
Ж. Ф. Да, я полностью согласен. Это фраза, которую можно понимать на многих уровнях.
Во-первых, ее можно понимать в буквальном значении: когда ученик готов, он встречается со своим учителем на физическом плане, он находит своего учителя. Это правда. Эту фразу можно также понимать и на другом уровне: ученик должен становиться «готовым» все более и более. Если он встретил своего учителя, это еще не значит, что учитель «пришел» к нему. Напротив, именно в этот момент путь конкретизируется. Ученик должен становится все более и более учеником, и только когда он по-настоящему «готов», другими словами, когда отдает себя в распоряжение учителю, тогда учитель действительно «приходит», проникая все больше в жизнь ученика, в самые тайные уголки его души, и только в таком случае он может дать ученику возможность роста. Когда я говорю об учителе, я имею в виду также жизнь, как одно из его проявлений. Именно когда мы «готовы», жизнь посылает нам возможности роста, которые раньше мы не различали или не смогли обратить себе на пользу. Поэтому я считаю, что фраза «Когда ученик готов, приходит учитель» справедлива на всех уровнях, и для человека, в первый раз встречающего учителя на физическом плане, и для того же человека тридцать лет спустя, с которым внезапно что-то случается, происходит тонкий сдвиг. В этот момент он становится способным что-то принять, и приходит учитель, он всегда приходит на встречу, даже если его уже нет среди живых. Жизнь дает нам уроки, и задача учителя — научить нас учиться, сделать нас способными постоянно получать уроки существования. А это так просто и так сложно...
Я имел с Арно Дежарденом несколько бесед, опубликованных под названием «Безличностные признания», в которых мы касаемся всех этих вопросов. Я считаю, что даже человек, ставший учителем, остается учеником и продолжает учиться. И он также должен быть «готовым» к приходу своего учителя. «Да приидет царствие твое...»,— говорится в молитве «Отче наш»... Прочувствованная на определенном уровне, эта молитва обретает весь свой смысл...
От подчинения к внутренней свободе
Л. В.: Как примирить ученичество с поисками самостоятельности и внутренней свободы?
Ж. Ф.: Мы считаем себя «независимыми», но это всего лишь иллюзия. Мы не обладаем независимостью. Во-первых, мы находимся в определенных отношениях с тем, что нас окружает, с другими людьми. Мы находимся в сети взаимозависимостей, без которых нам не выжить. Чтобы «Я» могло создать для себя гордое одиночество, пребывать в полной изоляции — это абсурд. Во-вторых, что такое наша свобода? У нас ее очень мало. Мы думаем, что свободны, тогда как наши действия обусловлены, и мы подвержены неумолимой механичности. Мы даже не знаем, почему делаем то или другое, не знаем, почему сделали тот или иной выбор, а сделав его, вынуждены пожинать его последствия. Мне кажется, что считать себя независимым — значит заблуждаться, пребывать в великой иллюзии. Связь с учителем, достойным этого имени, позволяет нам постичь, что такое подлинная независимость. Но поскольку жизнь полна парадоксов, путь к подлинной независимости открывается через относительную и временную форму зависимости. Эта зависимость не столь заметна, если говорить о том пути, по которому иду я, и вообще о западных учениях, которые обращены, в основном, к знанию и к способности различать. На Востоке, напротив, она очень сильна, например, в Бхакти, где ученик полностью зависим. И психоанализ напрасно старался бы усмотреть в этом признаки полной регрессии. Это регрессия, да... но не только это, если, конечно, ученик не остановится на полпути и всю оставшуюся жизнь не будет бормотать «Ма, Ма, Ма...» (я говорю о почитании некоторых индусских святых), так и не пройдя этого этапа внутренне. Такой риск существует, и может быть, стоит пройти через это, чтобы обрести настоящую независимость.
Как бы то ни было, смешно думать, что рост и подлинное получение все более глубокого опыта возможны без прохождения через определенную форму зависимости. Что в нас хочет быть независимым? Наше эго, которое во любом случае оторвано от самого себя и от других, зажатое в своем маленьком мирке страхов и вожделений. Для него быть независимым означает примерно следующее: «Я делаю то, что я хочу, когда хочу и где хочу; я хозяин мира и хозяин Вселенной». Это желание власти, но оно — тоже иллюзия. Какое-то время это может работать, но, как правило, заканчивается очень плохо.
Ученичество не порабощает, а освобождает. Оно учит брать на себя ответственность и помогает взрослеть. Учитель никогда не будет поощрять ученика в инфантильности и зависимости от него, даже если сначала нужно пройти через регрессию.
Л. В.: С точки зрения вашего опыта, ваших контактов, каким вы видите будущее ученичества на Западе, принимая во внимание ситуацию потерянности, в которой мы находимся сегодня? Будет ли ученичество развиваться или же будет забыто?
Ж. Ф.: Учителей и учеников всегда было мало, и я не думаю, что ситуация может глобально измениться. Нет ничего нового под солнцем... Но с другой стороны, наблюдается возвращение на сцену некоторых учителей, настоящих и ложных. Это новое явление, многие будут приходить к учителям и более или менее глубоко интересоваться их учениями. Например, такой интерес возник в последнее время к тибетскому буддизму. Духовные учения распространяются и будут понемногу, на экзотерическом уровне, проникать в общество, по крайней мере, можно на это надеяться. Возможно даже, что мы увидим относительный переворот системы ценностей... Не вдаваясь в необоснованный оптимизм, я хотел бы, однако, отметить, что это вполне в духе времени. Нашей цивилизации несомненно предстоят великие испытания, и, возможно, им будет сопутствовать некоторый возврат к духовному измерению. Но интересоваться духовностью и быть учеником — не одно и то же. Я думаю, что многие люди приблизятся к учителям, прикоснутся к учениям, как это бывало и раньше, как это происходит в Индии и по сей день, когда некоторые популярные мудрецы собирают на выходные или на какой-то праздник тысячи людей, пришедших получить их благословение. Но я не думаю, что ученичеству предстоит стать уделом многих. Не то чтобы ученики принадлежали к избранным; это можно сравнить с ситуацией в образовании. Среднее образование становится все более доступным, но это не значит, что становится легче получить степень кандидата или доктора наук.
Основной учитель и вспомогательные учителя
Л. В.: Можно ли иметь многих учителей?
Ж. Ф.: Я думаю, что нельзя иметь многих учителей в глубоком значении этого слова. Я бы сказал, что есть «учитель-корень» — тот, кто остается нашим учителем навсегда, кто в каком-то смысле наделил нас духовной жизнью и благодаря которому мы обретаем суть своего вдохновения. Поэтому сказать: «Я был учеником учителя Х, но он меня разочаровал, и я стал учеником У» — это абсурд, который свидетельствует о том, что человек никогда не был учеником.
С другой стороны, можно брать уроки у многих учителей. Любой человек, любое событие может дать нам урок. В Индии, мы встречаемся с понятием «упа-гуру» — «вспомогательный гуру». Все может стать дополнительным гуру, включая животных, деревья и многое другое... Моя жена — это учитель, и мой ребенок, и человек, который встречается со мной и чему-то меня учит, иногда абсолютно неосознанно, — тоже учителя. Женщина, которая после моей конференции сказала, что я резко вел себя по отношению к одному человеку в аудитории, стала в тот день для меня учителем. Жизнь — это учитель. Кроме этого, я встречался с некоторыми выдающимися людьми, в частности, с теми, о которых написал в книге «Человек поднимается на Западе: новые западные мудрецы». Сейчас они являются частью меня, и я им очень за это благодарен. Они составляют часть моего наследия, моей духовной преемственности. Например, у Арно Дежардена в зале, где он проводит встречи, есть не только портрет его учителя, но также портреты большинства мудрецов, с которыми ему приходилось встречаться и удалось установить глубокую связь: Кармапа, Роши (учителя Дзен), суфийского учителя и других.
Л. В.: Когда связь с «учителем-корнем» установлена, именно он позволяет пробудить более глубокий взгляд на окружающие вещи и существа и определить, каким образом они могут выполнить функцию «дополнительных учителей»...
Ж. Ф.: Именно так. Связь с «учителем-корнем» — это ключ, инструкция по применению жизни, а значит и по ее использованию в роли учителя. На мой взгляд, умение жить определяется умением распознать, чему учит нас существование, и извлечь из этого уроки. Однако большинство человеческих существ не умеют учиться жизни. А некоторые, наоборот, познают внезапно. Говорят, Будде достаточно было увидеть умершего, старика и больного для того, чтобы отрешиться от мира и сделать шаг в духовную жизнь. Учитель не насаждает какую-либо доктрину или идеологию, он помогает нам стать более чувствительными и восприимчивыми к урокам, которые нам постоянно преподносит жизнь. Поэт Ренэ Домаль сказал: «Я живу и двигаюсь, спрашивая себя о том, что такое жизнь». Для чего тогда жить, если не для того, чтобы познавать? Мы в любом случае состаримся. Но что лучше: состариться, потерпев перед самым финишем неудачу или достигнув зрелости? Учитель — это садовник, помогающий незрелому фрукту, которым мы являемся, достичь своей зрелости.
{odnaknopka}